Неточные совпадения
Стекла с головы его мокрая земля, потекла
по усам и
по щекам и все
лицо замазала ему грязью.
Она была так огорчена, что сразу не могла говорить и только лишь после того, как
по встревоженному
лицу Лонгрена увидела, что он ожидает чего-то значительно худшего действительности, начала рассказывать, водя пальцем
по стеклу окна, у которого стояла, рассеянно наблюдая море.
— Вы — не в духе? — осведомился Туробоев и, небрежно кивнув головою, ушел, а Самгин, сняв очки, протирая
стекла дрожащими пальцами, все еще видел пред собою его стройную фигуру, тонкое
лицо и насмешливо сожалеющий взгляд модного портного на человека, который одет не
по моде.
Затем
по стеклам дробно застучал град. Самгин повернулся
лицом к стене, снова пытаясь уснуть, но вскоре где-то раздался сердитый окрик Марины...
Он передохнул, быстрее заиграл пальчиками и обласкал редактора улыбочкой, редактор подобрал нижнюю губу, а верхнюю вытянул
по прямой линии, от этого
лицо его стало короче, но шире и тоже как бы улыбнулось, за
стеклами очков пошевелились бесформенные, мутные пятна.
Закурил папиросу и стал пускать струи дыма в зеркало, сизоватый дым на секунды стирал
лицо и, кудряво расползаясь
по стеклу, снова показывал мертвые кружочки очков, хрящеватый нос, тонкие губы и острую кисточку темненькой бороды.
— Даже и мы порядочно устали, — говорит за себя и за Бьюмонта Кирсанов. Они садятся подле своих жен. Кирсанов обнял Веру Павловну; Бьюмонт взял руку Катерины Васильевны. Идиллическая картина. Приятно видеть счастливые браки. Но
по лицу дамы в трауре пробежала тень, на один миг, так что никто не заметил, кроме одного из ее молодых спутников; он отошел к окну и стал всматриваться в арабески, слегка набросанные морозом на
стекле.
На дворе стреляет мороз; зеленоватый лунный свет смотрит сквозь узорные — во льду —
стекла окна, хорошо осветив доброе носатое
лицо и зажигая темные глаза фосфорическим огнем. Шелковая головка, прикрыв волосы бабушки, блестит, точно кованая, темное платье шевелится, струится с плеч, расстилаясь
по полу.
Он очень верно подражал жужжанию мухи, которую пьяный ловит на оконном
стекле, и звукам пилы; смешно представлял, став
лицом в угол, разговор нервной дамы
по телефону, подражал пению граммофонной пластинки и, наконец, чрезвычайно живо показал мальчишку-персиянина с ученой обезьяной.
Тонкий, словно стонущий визг вдруг коснулся его слуха. Мальчик остановился, не дыша, с напряженными мускулами, вытянувшись на цыпочках. Звук повторился. Казалось, он исходил из каменного подвала, около которого Сергей стоял и который сообщался с наружным воздухом рядом грубых, маленьких четырехугольных отверстий без
стекол. Ступая
по какой-то цветочной куртине, мальчик подошел к стене, приложил
лицо к одной из отдушин и свистнул. Тихий, сторожкий шум послышался где-то внизу, но тотчас же затих.
Она смотрела на судей — им, несомненно, было скучно слушать эту речь. Неживые, желтые и серые
лица ничего не выражали. Слова прокурора разливали в воздухе незаметный глазу туман, он все рос и сгущался вокруг судей, плотнее окутывая их облаком равнодушия и утомленного ожидания. Старший судья не двигался, засох в своей прямой позе, серые пятнышки за
стеклами его очков порою исчезали, расплываясь
по лицу.
Вечером, когда садилось солнце, и на
стеклах домов устало блестели его красные лучи, — фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли
по улицам, закопченные, с черными
лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, — на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.
Пока я рассматривал гробницу, удивляясь странному назначению окна, на гору вбежал запыхавшийся и усталый Валек. В руках у него была большая еврейская булка, за пазухой что-то оттопырилось,
по лицу стекали капли пота.
В это время он случайно взглянул на входную дверь и увидал за ее
стеклом худое и губастое
лицо Раисы Александровны Петерсон под белым платком, коробкой надетым поверх шляпы… Ромашов поспешно, совсем по-мальчишески, юркнул в гостиную. Но как ни короток был этот миг и как ни старался подпоручик уверить себя, что Раиса его не заметила, — все-таки он чувствовал тревогу; в выражении маленьких глаз его любовницы почудилось ему что-то новое и беспокойное, какая-то жестокая, злобная и уверенная угроза.
Девушка была полненькая, в темном гладком платье;
по ее овальному
лицу медленно
стекали слезы; мокрые голубые глаза, не отрываясь, смотрели в
лицо вотчима, на острые кости, большой заострившийся нос и темный рот.
Обыкновенно он сидел среди комнаты за столом, положив на него руки, разбрасывал
по столу свои длинные пальцы и всё время тихонько двигал ими, щупая карандаши, перья, бумагу; на пальцах у него разноцветно сверкали какие-то камни, из-под чёрной бороды выглядывала жёлтая большая медаль; он медленно ворочал короткой шеей, и бездонные, синие
стёкла очков поочерёдно присасывались к
лицам людей, смирно и молча сидевших у стен.
Галуэй что-то промычал. Вдруг все умолкли, — чье-то молчание, наступив внезапно и круто, закрыло все рты. Это умолк Ганувер, и до того почти не проронивший ни слова, а теперь молчавший, с странным взглядом и бледным
лицом,
по которому
стекал пот. Его глаза медленно повернулись к Дюроку и остановились, но в ответившем ему взгляде был только спокойный свет.
Холодна, равнодушна лежала Ольга на сыром полу и даже не пошевелилась, не приподняла взоров, когда взошел Федосей; фонарь с умирающей своей свечою стоял на лавке, и дрожащий луч, прорываясь сквозь грязные зеленые
стекла, увеличивал бледность ее
лица; бледные губы казались зеленоватыми; полураспущенная коса бросала зеленоватую тень на круглое, гладкое плечо, которое, освободясь из плена, призывало поцелуй; душегрейка, смятая под нею, не прикрывала более высокой, роскошной груди; два мягкие шара, белые и хладные как снег, почти совсем обнаженные, не волновались как прежде: взор мужчины беспрепятственно покоился на них, и ни малейшая краска не пробегала ни
по шее, ни
по ланитам: женщина, только потеряв надежду, может потерять стыд, это непонятное, врожденное чувство, это невольное сознание женщины в неприкосновенности, в святости своих тайных прелестей.
— Что вы делаете, папаша? — кричала Татьяна, и на её некрасивом
лице прыгали сумасшедшие глаза. Яков стоял у окна, барабанил
по стеклу пальцами. Артамонову казалось, что и сын против него, а Мирон едко спрашивал...
Тут в темных
стеклах фельдшерского домика показались
лица, прилипли к ним, хлопнула дверь, и вот я увидел, как заковылял
по траве ко мне человек в рваненьком пальтишке и сапожишках. Он почтительно и торопливо снял картуз, подбежав на два шага ко мне, почему-то улыбнулся стыдливо и хриплым голоском приветствовал меня...
Впереди нас и сзади нас шли люди, направлявшиеся туда же, куда и мы, — мужчины в меховых пальто, женщины в длинных дипломатах и пальмерстонах из претендующей на роскошь материи: шелковые цветы
по плисовому полю, с боа на шеях и в белых шелковых платках на головах; все это входило в подъезд и, поднявшись на несколько ступенек лестницы, раздевалось, обнаруживая
по большей части жалко-роскошные туалеты, где шелк заменяла наполовину бумага, золото — бронза, бриллианты — шлифованное
стекло, а свежесть
лица и блеск глаз — цинковые белила, кармин и тердесьен.
Феша прыснула себе в руку и начала делать какие-то особенные знаки
по направлению к окнам, в одном из которых торчала голова в платке, прильнув побелевшим концом носа к
стеклу; совершенно круглое
лицо с детским выражением напряженно старалось рассмотреть меня маленькими серыми глазками, а когда я обернулся, это
лицо с смущенной улыбкой спряталось за косяк, откуда виднелся только кончик круглого, как пуговица, носа, все еще белого от сильного давления о
стекло.
Прежде Павел Мироныч посредине комнаты стал и показал, что главное у них в Ельце купечество от дьяконов любит. Голос у него, я вам говорил, престрашный, даже как будто
по лицу бьет и в окнах на
стеклах трещит.
Мне стало не
по себе. Лампа висела сзади нас и выше, тени наши лежали на полу, у ног. Иногда хозяин вскидывал голову вверх, желтый свет обливал ему
лицо, нос удлинялся тенью, под глаза ложились черные пятна, — толстое
лицо становилось кошмарным. Справа от нас, в стене, почти в уровень с нашими головами было окно — сквозь пыльные
стекла я видел только синее небо и кучку желтых звезд, мелких, как горох. Храпел пекарь, человек ленивый и тупой, шуршали тараканы, скреблись мыши.
В темноте мне не видно было выражения его круглого, как блин,
лица, но голос хозяина звучал незнакомо. Я сел рядом с ним, очень заинтересованный; опустив голову, он дробно барабанил пальцами
по стакану,
стекло тихонько звенело.
Челюсти на этом
лице двигались, рот был неприятно перекошен, и из него вылетали вместе с паром пустые звуки, как звон
по стеклу…
В том месте, где стояли они оба, было совершенно темно, и только
по временам тусклое пламя лампады, колеблемое ветром, врывавшимся через отворенное узкое
стекло окна, озаряло трепетным блеском
лицо ее, которого каждая черта врезалась в память юноши, мутила зрение его и глухою, нестерпимою болью надрывала его сердце.
Говоря, барин заставлял циркуль ходить
по бумаге, а Николай слушал и рассматривал человека, всегда внушавшего ему стеснительное чувство, связывавшее язык и мысли.
Лицо барина напоминало китайца с вывески чайного магазина: такое же узкоглазое, круглое, безбородое, усы вниз, такие же две глубокие морщины от ноздрей к углам губ и широкий нос.
Стёкла очков то увеличивали, то уменьшали его серенькие глаза, и казалось, что они расплываются
по лицу.
Он лежал на постели. Голова у него горела. Внутри жгло, точно огнем.
По жилам разливалась крепкая смесь водки и табачного настоя.
По лицу текли холодные струйки талого снега; такие же струйки
стекали и
по спине.
Дымно, парно и душно в землянке,
по крыше хлещет дождь. Гудит лес, и откуда-то быстро, как бабья речь, ручьём
стекает вода. Над углями в очаге дрожит, умирая, синий огонь. Егор достаёт пальцами уголь, чтобы закурить папиросу, пальцы у него дрожат и
лицо дикое.
Вскочивший Николай Павлович быстро поддержал ее и бережно довел до стула, стоявшего в глубине церкви. В последней царил таинственный полумрак, усугубляемый там и сям мерцающими неугасимыми лампадами, полуосвещающими строгие
лица святых угодников, в готические решетчатые окна лил слабый сероватый свет пасмурного дня, на дворе, видимо, бушевал сильный ветер, и его порывы относили крупные дождевые капли, которые
по временам мелкою дробью рассыпались
по стеклам, нарушая царившую в храме благоговейную тишину.
На другой день в девять часов утра Николай Ильич подходил своей плавной походкой к роскошному небольшому домику-особняку, изящной архитектуры, с лепными художественными украшениями
по фасаду, зеркальными окнами в одно
стекло и шикарным подъездом. Дом этот находился на одной из улиц, выходящих на Арбатскую площадь, и принадлежал присяжному поверенному Николаю Леопольдовичу Гиршфельду. Смело нажал Петухов пуговку электрического звонка, и
по лицу его разлилсь даже довольная улыбка от этой смелости.
Вид у него был точь-в-точь как воображал Заплатин, идя к Щелокову
по Юшкову переулку. Он еще поприпух в
лице, брился начисто
по английской моде, с заметным брюшком, одетый в заграничный сьют при темно — красном галстухе. Рыжеватые волосы на голове с приподнятым"коком"были плотно острижены. Тревожные карие глаза искрились из-за
стекол pince-nez. Толстоватые губы раскрывались часто в усмешку, в которой было больше самодовольства, чем дружеского привета.
Немного растерявшись, я сделал рукой что-то вроде приветственного знака, но он не ответил и остался совершенно неподвижен; я постучал пальцами
по стеклу — та же неподвижность темной фигуры и темного, погруженного в тень
лица.
А свежий воздух майской ночи теплым, душистым потоком так и льется через отворенное Дуней оконце в душную келью стоящего на кремнях и
стеклах постника. Тихо рыдает отшельник,
по распаленному
лицу его обильно струятся слезы, но они не так ему сладки, как те, что лились прежде, когда, глядя на зеленый лес, в самозабвении, певал он песню в похвалу пустыне.